Шекспир мне друг, но истина дороже - Устинова Татьяна Витальевна (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
Она с трудом выколупала себя из кресла, полезла в недра ящиков, долго возилась и тяжело дышала – все молчали и не смотрели друг на друга.
– Вот, – и Софочка извлекла на свет пять перетянутых банковских пачек. – Вот они, заберите, чтоб глаза мои больше не видели эти деньги!..
– Софочка, – пробормотала пораженная Василиса.
Костюмерша поискала глазами, куда бы положить пачки, и аккуратно пристроила сверху на стопку книг в ногах у Максима.
– Пусть у меня рука отсохнет, если я еще раз до них дотронусь, – объявила она.
Все долго молчали.
– Где вы их взяли, Софочка? – спросил наконец Озеров.
– Как где? В животе. В животе был воротник, а в нем… вот эти самые деньги. И я не отдала их в компетентные органы и не призвала Юрия Ивановича!.. Я просто забрала их домой. Такой позор.
Федя Величковский зачесался, завозился и проговорил Василисе в ухо шепотом:
– Она не в себе?
Василиса оттолкнула его плечом.
– Но… воротник пропал, – сказала она, как будто речь шла о чем-то совершенно обыкновенном. – Помните? Мы не могли его найти! А вы нашли, Софочка?
– Это загадка! Удивительное дело! Воротник никто не мог найти, и вдруг он нашелся, а в нем я нашла этих денег!.. А потом он опять пропал, как не было его!
– Я ничего не понимаю, – признался Федя Величковский. – А вы, шеф?
– И главное, страх! – продолжала Софочка, не обратив на него внимания. – Вы понимаете – страх! Я живу в нем всю жизнь, как и мой покойный папа, безвременно ушедший. Если бы я отнесла эти деньги в органы, возможно, открылось бы и все остальное! И память была бы запятнана, а я не могу допустить, чтобы позор пал на память моего папы.
Озеров встал было, но понял, что ходить тут негде, и плюхнулся обратно.
– М-м-м, – протянул он и на секунду закрыл глаза. – Разберусь я когда-нибудь в этом деле или нет?!
– Дело закрыто, – объявила Софочка. – Деньги все время были у меня. Но я их не крала! Я нашла!..
– В животе? – уточнил Федя.
– Ну, да, да, – сказала Василиса с досадой. – У нас в костюмерном цехе! Мы сделали накладной живот для одного спектакля. Спектакль давно не играют, а живот остался. Он с правой стороны на стене висит!
– В нем и нашла, – подтвердила Софочка. – Когда случилась эта жуть с Виталием Васильевичем, а сначала разразился чудовищный скандал, я побежала к себе, чтобы немного… отдышаться. И живот на стене висел немного не так, как обычно. Похоже, но не так.
– Софочка в цехе каждую мелочь знает, – вставила Василиса. – Каждую пуговку, каждый лоскуток!..
– Я стала его поправлять и нашла воротник. Я развернула воротник и обнаружила деньги. Воротник был утрачен давным-давно и без всякого следа! Я думала, что будут делать обыск, если я отдам эти деньги полиции. А если будут делать обыск, найдут и то, другое. И я взяла их домой. Я каждый день не могу придумать, как мне их вернуть. Я же должна вернуть! Юрий Иванович, бедный, весь исстрадался, чтоб он всегда был здоров и весел. А они все это время лежат у меня в комоде.
– После скандала и убийства, – заговорил Озеров, – вы пошли в костюмерную…
– Побежала! – перебила Софочка. – Полетела! Это единственное место, где я могу чувствовать безопасность.
– Вы побежали в костюмерную, увидели, что этот чертов накладной живот кто-то трогал…
– Помилуйте, молодой человек, вы же режиссер! Это прекрасный накладной живот! Это замечательный живот! Очень искусно сделанный! Он ни разу не свалился с героини, хотя по ходу спектакля она много скачет и делает антраша…
– Не перебивайте меня! – заорал Озеров. – Вы поняли, что его кто-то трогал, взяли живот в руки и обнаружили там деньги. Почему, черт побери, вы их тут же не вернули?! Вы собирались их прикарманить?!
– Как можно, я честный человек.
– Тогда почему?!
– Из-за покойного папы, – сказала Софочка трагическим голосом. – Из-за него и его ошибки молодости.
– При чем тут ваш покойный папа?!
Софочка опять достала свою пеленку и занавесила ею лицо.
– Мой папа жил в Ленинграде, – начала она из-за пеленки. – Он умирал в Ленинграде от голода, как и все. Весь Ленинград вымер от голода в блокаду, почти никого не осталось. То, что показывают по телевизору и пишут в умных журналах, ерунда по сравнению с тем, что там было на самом деле!.. У папы все умерли. Умерла бабушка, сестра умерла. Папа не мог их похоронить, он был маленький и слабый. А его мама, должно быть, сошла с ума от голода, потому что она сварила смычок от папиной скрипки. Она считала, что смычок можно есть, там же конский волос. И она прятала в папину скрипку хлеб. Когда она умерла, папа нашел его, съел и выжил.
Василиса тихо-тихо вздохнула и взяла Федю за руку. Рука была горячей и твердой, успокоительной.
– А еще у них были соседи, у папы и его семьи. Они тоже все умерли, даже раньше наших. Остался только Натан Израилевич, дедушка. Он отдал папе коллекцию монет. Папе не нужна была коллекция, он хотел хлеба, а не монет. Но Натан Израилевич отдал, когда понял, что вскоре и ему умирать. Он взял с папы слово, что тот вернет коллекцию его сыну, когда он вернется с войны. И папа пообещал вернуть. Натан Израилевич говорил, что это очень ценная коллекция, хранится в их семье со стародавних пор. Потом папу эвакуировали в Ярославль, и коробка как-то оказалась в его вещмешке. Он сам ничего не помнил про коробку! Наверное, сандружинники положили, когда его забирали. Они, наверное, и не посмотрели, что там, в этой коробке!..
Софочка трубно высморкалась.
– А когда папа в сорок шестом вернулся в Ленинград, он не отдал монеты. Он оставил их себе. Ведь никто не знал, что они у него. К тому времени все уже умерли. Папа не смог жить в Ленинграде и переехал сюда, в Нижний. Он рассказал мне про коллекцию только перед смертью. Он сказал, что продал оттуда всего две монетки, очень ценные. Он сказал, что всю жизнь его мучает совесть перед теми людьми. Он умер от мук совести.
Озеров длинно вздохнул и потер лицо. Ожоги опять словно налились и запульсировали.
– С тех пор прошло… сколько там? Семьдесят лет? – произнес он наконец. – Это очень… старая история. И не нам судить, кто в ней прав, а кто нет, но почему вы не отдали деньги?!
– Да это все понятно, – перебил его Федя. – Софочка подумала, что, если она отдаст деньги, ее заподозрят в том, что она их украла, верно? А может, и в убийстве тоже! Станут обыскивать костюмерную, найдут коллекцию монет. Позор откроется.
– Да! – пылко сказала Софочка. – Так и есть, молодой человек! Все в точности так, как вы говорите!..
– Какая глупость, – беспомощно выговорил Озеров. – Какая чепуха…
– Я хотела подложить деньги в кабинет Юрия Ивановича. Я хотела отправить их по почте. Я хотела пойти в органы и во всем признаться, но не могу!.. В память папы!.. Он умер…
– От стыда, – перебил Озеров, – мы поняли.
Они помолчали.
– А почему коробку с монетами вы держали в костюмерном цехе, а не дома?
– Молодой человек, – сказала Софочка. – Я не могу соседствовать с этими монетами. Я их ненавижу. Я их боюсь. Я мечтаю только о том, чтоб их не было. Никогда.
– Ну, подарили бы вон… Василисе.
– Как я могу их дарить, когда они не мои?!
Опять помолчали.
– А может, чаю? – вдруг бодро предложил Федька. – Софочка, наверняка у вас есть чай!
– Чай… есть, – с трудом сообразив, сказала костюмерша. – Только какой чай, когда нам пора на работу?.. Сколько времени, Васенька?
– Шут с ним, с чаем, – продолжал Федя. – Когда случился переполох, то есть когда убили Верховенцева, вы были у себя в костюмерной?
– Кажется, да.
– Вспомните, Софочка!..
– Да, да, как и положено во время спектакля. Я была дежурная. Дежурная по костюмам.
– Вы побежала на шум, и дверь, конечно, не заперли?
– Должно быть, нет, не заперла. Даже скорее всего не заперла.
– А чей был воротник, в который деньги завернули?
– Валерии Павловны, чей же! Мы его на складе откопали, отстирали, откипятили, отгладили, она королеву Викторию только в нем и играла!
